Соединяя небытие с бытием

Первое внешнее впечатление от Игоря Бутмана – взъерошенное. Первые мои вопросы точно падают в эмоциональную пустоту. Народный артист России только что приехал: пьёт кофе, бросает какие-то реплики своим «квартетчикам», отвечает мне, просматривает телефонные сообщения, что-то спрашивает у организаторов – всё одновременно. Одним ухом он вообще в зале – там перестук каблуков и капели, и Душечка-Монро очаровательно перескакивает свисток поезда. Эту чёрно-белую весеннюю маету с весёлыми грозами выстукивает на рояле нью-йоркский музыкант Джон Дэвис – его трио с москвичами Зайцевым и Игнатовым открыло XXXI Международный джазовый фестиваль «Джаз у Старой крепости» в Новокузнецке. А внутренним ухом Игорь Михайлович, видимо, уже вслушивается в мелодии, которые минут через сорок станет импровизировать на той же старой доброй сцене джаз-клуба «Геликон». Пытается объяснить моё недоумение: «Давать интервью – это только чтобы заинтересовать публику. Тоже часть профессии, но если я сейчас выложу все эмоции, как же выйду на концерт – пустым? Все эмоции – туда. Но и мозг музыканту, конечно же, надо включать – одно без другого не работает».

В общем, Бутман совсем не такой растиражированный обаяшка – этакий джазовый душка Ошо, транслирующий обнимашки на всё живое. Забегая вперёд, скажу, что сразу после концерта он, и правда, будет обаятельным, милым, мягким, расслабленным, когда к нему потянется народная толпа поклонников – подписывать диски и ученические нотные тетрадки, фотографироваться, обниматься, даже целоваться. Станет шутить в ответ на восклицание новокузнецкого парнишки: «Игорь Михайлович, я тоже саксофонист!» – «То-то я вижу – лицо знакомое». Начнёт мне рассказывать какие-то забавные истории из жизни… Но я ведь этого ещё не знаю! Ладно, сижу со всеми, в предвкушающем полном зале, где даже над перилами галёрки на втором этаже воодушевлённо маячат десятки лиц, затаила осадочек, жду, придираюсь. Я не музыкант – просто потребитель. Только настоящую мясорубку души отличишь с первых медленно-тягучих звуков – квартет Бутмана уже на сцене! Всё-таки правду говорил Игорь Михайлович: «Мёд – он или есть, или его нет» (не путать с Вини Пухом, жаловавшимся, что мёд слишком быстро заканчивается!).

В апреле ангелы снимают крылья, чтобы любить весёлых рыжих женщин, пить красное вино, курить и слушать какой-нибудь густой, как вечер, джаз – ведь, зная толк в слезах и поцелуях, в любви, в крови булавочных укусов, легко и просто жить на этом небе, тая внутри сердечную истому и улыбаясь краешками глаз… А джаз крылат! Уже подхватил тебя, обнял и тащит – в несчастный апрельский бархат, влажный от ветра, тёплый от предвкушения мая. Что делать нам теперь? Открыть весенним сквознякам дома, чтоб вымести все зимние тревоги, надеть заботы птиц, рождающих детей, и поцелуями накрасить губы, пройтись по небу в каблуках дождя, сесть на порог, поднять глаза… Дать выйти нежности на жадные поля. Саксофон Бутмана болтает, влюбляется, сходит с ума от светлого дыхания греха, которым наполнена новая весна. Ему осторожно отвечают контрабас Сергея Корчагина, ударные Эдуарда Зизака, гитара Евгения Побожия. По словам Игоря Михайловича, он долго не мог найти гитариста в квартет, пока однажды на вокзале к нему не подошёл парень… Это шутка, конечно. Бутман услышал Женю ещё несколько лет назад в Ростове, а в прошлом ноябре после его выступления на фестивале «Будущее джаза» пригласил гитариста к себе. У Бутмана много таких фестивалей – он начал с ними возиться, когда вернулся в Москву из США. «Триумф джаза», сочинский «Акваджаз», ещё была «Новая волна» в Риге, которую он организовал вместе с Укупником. Но «Будущее джаза» – пожалуй, особенный. Он для вундеркиндов России и мира.

– Игорь, вы ведь хотели открыть Академию джаза на тысячу учеников…

– Хотел – открою. Эту идею мне подсказал Борис Яковлевич Эйфман – хореограф, балетмейстер, художественный руководитель Санкт-Петербургского государственного академического Театра балета Бориса Эйфмана. За образец, думаю, надо взять Berkley College of Music – я там учился в Америке. Образование будет, конечно же, платным, но талантливым ученикам найдём стипендию. Сейчас у нас в стране два с половиной десятка вузов и училищ с джазовыми отделениями, и за год все выпускают не больше сотни человек. В Гнесинке учится максимум будущих джазистов. В консерватории Нижнего Новгорода джазово-эстрадное отделение закрылось. Мне кажется, у меня есть всё, чтобы открыть Академию джаза: связи, доверие. Русским людям почему-то свойственно себя недооценивать, даже принижать – и вместе с комплексом неполноценности мучаться от мании величия. А русские музыканты – особые. Много страсти, хорошая техника, настоящая лиричность, игра на разрыв аорты.

А на сцене – лживые лужи апреля! Тёмный город, расплывающийся в огнях рекламы. Плоские колени крыш. Облака. Спешащие прохожие, несущие плечами заботы дня. Кто-то, заплетаясь, выходит из бара, говоря сам с собой. Торопливые, странно звучащие, щемящие человеческие шаги по затопленным весной улицам, ранним утром опять превращающимся в лёд. И вдруг идущий золотым шпилем луч – какое-то чудесное открытие, небо, цветок, ребёнок. Будто бежишь, бежишь… домой, к невымытой посуде. И почему-то остановишься, поднимешь глаза. А там… Ой, мамочки! Разверзлись небеса. Это и есть джаз – хрупкая пружинка, соединяющая небытие с бытием, заводящая движение живого мира. Эта музыка навевает какие-то простые, приятные вещи – город, вечер, выпивка, смеющиеся влюблённые люди. Саксофон жалуется: «Да так! Все дела…» Тревожит, переходя на пронзительность и нежность, а потом и вовсе – в шёпот о чём-то важном, вечном, неспешном, не прощающем суеты… Тянет вино любви на языке печали в вечерней муке и меду, путает в шелку желаний ночь и день… И снова всё быстрее, всё горячее, точно что-то доказывая, – и, ах, катарсис! Все хорошие музыки – а джаз ещё инстинктивнее – об устройстве человека, когда он в той темноте за глазами, появляющейся, как только ты их закрываешь.

– Какие свои привычки вы бы назвали вредными?

– У меня нет вредных привычек – и таких привычек много. В хоккей ведь тоже вредно играть – можно получить травму. А я люблю! И быть музыкантом вредно: каждый раз переживаешь, что не получится сыграть, как хочешь, хотя внутри уже такое количество уверенности, но и сомнения – всегда. По какому-то счёту, каким я стал сейчас, – это стечение определённых обстоятельств. Я, конечно, изначально знал, чего хочу, что надо делать, чтобы это произошло. Мне не просто нравилась музыка – я стремился именно играть, быть знаменитым музыкантом, ездить на гастроли, радовать людей, слышать аплодисменты, зарабатывать деньги. Это тоже интересно, хотя и не самое главное, что меня занимает. А где мы выступаем – даже, к примеру, на презентации виски – это всё равно. Прежде всего, это мой концерт, и он должен быть на уровне.

Бутман играет свою знаменитую «Колыбельную» (импровизация по «Умке»)… Счастье несносное – этот мультик я просто обожала в детстве! И правда, что же ты, глупышка, не спишь? Послушно закрываю глаза: снег, сполохи полярного сияния, ласковые мамины лапы, качающие глупенького медвежонка… И уже невероятной нежностью несёт не пойми куда – как мамонтёнка на льдине! Может, в Ленинград-1961? «Мы жили в самом центре на улице Ломоносова, идущей от канала Грибоедова до Пяти Углов. Старые дома. Гулкие дворы-колодцы, – рассказывает Игорь Бутман. – Помню, в нашей коммуналке была такая ужасно толстая тётя Тася – мы, мальчишки, её всё время пугали, специально выскакивая из-за угла. Это казалось очень смешным и весёлым. С нами в доме жил легендарный саксофонист Орест Кандат – он играл в джазе Утёсова. Папа с ним дружил и часто брал меня в гости. Если честно, я там скучал. У моих родителей были разные пластинки – и джазовые, но джаз меня взял гораздо позже. Это возраст такой – детство. Я больше болел дворовым хоккеем. Ещё до одури раскачивался на старых качелях, доказывая ребятам, какой я смелый. Однажды – мне было восемь – эти качели так прилетели, что попал в больницу с сотрясением мозга, где за плохое поведение меня перевели в женскую палату, а мне это и нужно! Я влюблялся всегда, впервые ещё лет в пять».

– А в своих детях себя узнаёте – тогдашнего?

– Но ведь дети не только от отцов берут – от мам и всех бабушек-дедушек. А что-то – от окружающих, атмосферы, мира, в котором живут. Старший Марк – он, естественно, остался со своей мамой в Америке – сейчас заканчивает университет в Филадельфии. Он танцор, хореограф. Конечно же, мы общаемся, видимся. А младший в Москве, дома, и правда, всегда на глазах – Даниил пошёл в первый класс, учится в музыкальной школе по классу фортепьяно. Я понимаю, что заниматься музыкой у него большого желания нет – да просто потому, что он сейчас ребёнок… Но надо! У него способности, талант. Родители, наверное, про меня так же думали. В одиннадцать лет я ходил с кларнетом в музыкальную школу, но и в хоккей играть продолжал – даже выступал за юношескую сборную «СКА Ленинград». Я спортом сильно увлекался. У меня в детстве была такая книга «Какая ты, Спортландия? От А до Я по стране спорта». Там обо всех наших спортивных легендах было написано. До сих пор некоторые трансляции со слезами на глазах смотрю. Были слёзы, когда пробежал свою дистанцию с Олимпийским факелом. Там всё было так, как хочется жить. Я, когда получается, играю в хоккей, теннис, футбол. Но это уже просто из любви – ещё в молодости выбрал музыку.

Кажется, прямо сейчас бутмановский саксофон прощается с солнцем. Из темноты за глазами плывут печально-прекрасные образы: море, одиночество, закат. Поднимаясь, волны шумят, шипят, клокочут, бьют наотмашь, крутят, подбрасывают вверх, накрывают на полметра выше головы, пару раз переворачивают тебя внутри себя и тащат по дну на берег, рассыпаются искрящейся ласковой пеной, так что приходится или нырять, или прыгать и сразу же плыть-плыть-плыть к горизонту, которого просто нет – море и небо там совершенно одинаковые. Садится солнце. Сначала, пока оно ещё золотое, – в золотую дорожку, бегущую в голубом. А красное солнце погружается в оранжевую дорожку на чёрно-зелёном море, вскипающем сиреневыми волнами. Чайки подныривают вниз и снова взмывают – кто-то с полным клювом отчаянно вырывающегося серебра. Совсем близко из гладкого закатного моря приплывают дельфины, отражаясь гигантскими фигурами дельфинов в облаках. Какие-то странные чёрные и белые птицы, печально вскрикивая, провожают день, может, и не понимая, что завтра наступит новый… и снова закончится. Я смотрю в небо – нет, это оно смотрит на меня огромным темнеющим глазом, снизу которого поднимаются гигантские слёзы солёной морской воды. Будто Всевышний плачет… Об этом мире… и немножко обо мне. Все звуки Земли – шум волн, невидимых уже через полчаса после заката, и горькие птичьи крики – сливаются в оглушительный шёпот ждущей жизни.

В самом конце 70-х молодой – даже юный, всего восемнадцать! – саксофонист Игорь Бутман играл с такими же молодыми Сергеем Курёхиным, Виктором Цоем, Борисом Гребенщиковым. Они тайно пробирались в подпольную студию, где записывались. Это чтобы за нами никто не следил… «Наивные – ужас! – вспоминает Игорь Михайлович. – Ну кому это было нужно – за нами следить? Мы тогда искренне считали, что всё, что мы делаем, спасёт мир. Я вообще был уверен, что джаз – это самое важное, что может быть в жизни. Был счастлив просто оттого, что у меня есть саксофон, в который я могу дуть, и что у каких-то людей ещё есть ко всему этому интерес». Читал американские журналы про джаз, доставал пластинки, а знакомясь с зарубежными музыкантами, просил прислать ему трости для сакса и тарелки для брата – он ударник. За выменянный зелёный пуховик – они тогда назывались «дутиками» – знакомые рокеры дали ему кличку Зелёный. В двадцать два года его взяли в оркестр Олега Лундстрема – лучший биг-бэнд тогдашнего СССР. Наезжавшие с гастролями американские музыканты приглашали поучаствовать в концертах. А через четыре года он сам отправился в эту страну – заветных тесных джинсов и банджо.

А на сцене уже тревожные тамтамы, небо, костры, люди, занимающиеся в алых отблесках ежевечерними делами… Не лезьте артисту в душу – она сама, тёпленькая, взъерошенная, доверчивая, как голубка, сядет тебе в ладонь. И тогда зрительский аплодисментомер снова сломается – Игорь Михайлович признаётся, что такой понимающий, знающий музыку зал всегда вдохновляет музыканта на импровизацию. Он то и дело подхватывает салфетку – запыхаешься тут дудеть! Улыбается в невидимые со сцены лица. Симпатично заикаясь от только что пережитого напряжения, общается со зрителями. Оборачивается в сторону солирующего гитариста: «Молодец».

– Вы оказались в США в двадцать шесть лет и многое там успели за десять лет жизни – учились, записали свой первый альбом, играли с легендами американского и мирового джаза, стали отцом… А какие самые первые, непричёсанные воспоминания остались об Америке?

– Но сначала я женился на Айлин – она американка. Поэтому и смог туда уехать и получить гражданство. Три ночи не спал – такие проводы устроили друзья. Звоню Айлин, прошу довезти меня на машине до Нью-Йорка – уж очень хотелось увидеть знаменитые американские небоскрёбы. Ждал от этого зрелища чего-то потрясающего. Она начала уговаривать, что рациональнее пересесть в самолёт и встретиться уже в Нью-Йорке. Я ни в какую – и вот скучная серая дорога, какие-то леса, июнь, вдалеке эти самые небоскрёбы, в общем-то, ничего особенного, а я сплю! Почти в первые дни Айлин затащила меня в магазин – просто огромный. Я ведь из Советского Союза вообще без всего прилетел – только с запасными трусами. Купили штаны, рубашки, идём за продуктами. А это 87 год – даже в Москве было худо со всем. И тут бесконечные ряды, рыба, отбивные, что-то и вовсе диковинное – никогда такого не видел. У меня началась настоящая истерика – смеялся так, что не остановишь… В США я купил сопрано – этот инструмент я не мог себе позволить дома, хотя давно хотел его освоить.

Арт-директор двух джазовых клубов Игоря Бутмана – на Таганке и на Менделеевской. Музыкант квартета Бутмана и Московского джазового оркестра. Ведущий программы «Джазофрения» – была такая на телеканале «Культура». «Звезда на льду» из первого шоу «Ледниковый период»… Кажется, это не один человек, а хотя бы несколько. Он бесконечно играет концерты, записывается на студии, играет в хоккей, отслушивает материал для записей, устраивает фестивали, общается, гастролирует, в том числе и по Америке, где сам и его музыканты непременно надевают красно-бело-синие галстуки под цвета российского флага. И там у него тоже полные залы – не только эмигрантские. Впервые на «Джазе у Старой крепости» в Новокузнецке он был лет пятнадцать назад. «Меня приглашал великий человек Анатолий Берестов, – улыбается воспоминаниям Игорь. – Когда зовёт Оля Юшкова, которая продолжает это дело, я всегда откликаюсь, как могу. Так что Новокузнецк уже давно как родной, как будто вчера тут был, только в «Геликоне» вместо пластиковых столиков и стульев деревянные появились».

Бутман звучит потрясающе – даже забываешь изначальную мелодию, которую импровизируют музыканты. Что это такое до боли знакомое? Печальный покой гаснущего дня, огромные семихвостые звёзды, зажигающиеся в бездонном колодце неба… И ещё… Скользит-скользит! Последний, нежный… Луч солнца золотого! И тьмы пелена, и стена, вдруг выросшая между влюблёнными… И что-то вообще пионерское, и «ничего на свете лучше нету» из «Бременских музыкантов» – даже осёл кричит! И пронзительная до мурашек нота в конце, которая всё длится и длится, растягивая в вечность это идеальное мгновение… Солнце обязательно взойдёт – потому что хорошие музыки всегда заводят хрупкую пружинку, соединяющую небытие с бытием, заставляющую снова тикать, как сердце, наш мир.

Седьмой день