За очерк обидно!

Сегодня Всемирный день свободы печати, придуманный ООН почти четверть века назад, чтобы ежемайно напоминать благодарному человечеству, что свободное выражение собственного мнения является важнейшим во Всеобщей декларации прав человека. День советской печати, кстати, тоже когда-то праздновался в мае – в день рождения главной «Правды» СССР. Первыми выпусками массовой рабочей большевистской ежедневной газеты руководил Ленин, а деньги на её издание собирали по заводам и фабрикам среди ещё эксплуатируемых капиталистами дореволюционных рабочих.

Правда, за четыре года до этого Троцкий уже издавал свою «Правду». Вспыхнул спор, но вождь мирового пролетариата был неумолим: его «Правда» правдивее. С тех пор минуло сто пять лет, даже праздник печати в нашей стране перенесли на январь больше четверти века назад, привязав его совсем к другой газете – «Ведомостям», которым повелел выходить ещё Пётр I. Только за «Правду» почему-то обидно. А ещё сильнее за вымирающую журналистику.

Может, это спорно – не спорю. Но уж очень хочется перефразировать первого редактора «Правды»: из всех публицистических искусств для нас важнейшим является очерк. Помню: через дорогу от нашего литфака был киоск с горячими беляшами (почти как у мамы), и за большую перемену мы, первокурсницы с голодными воробьиными фигурками, успевали так умаслиться, что феечки Маршака снимали стыдливые шляпки, – и сразу на лекцию. А там – оглушающий май в широких окнах. И бу-бу-бу: функции языка… эмоционально-экспрессивная, выражение чувств, эмоций… волюнтативная или призывно-побудительная, воздействие… публицисты XIX века. О, милые боги «волюнтативной» русской журналистики, неистовый Виссарион Григорьевич, похожий на Чехова Чернышевский (правда, запустивший свою бородку), – они умели жечь глаголом человеческие сердца.

Это были девяностые: весёлое и страшное время колокольчиков – шахтёры касками по рельсам стучат, а я, студентка и штатный корреспондент «главной городской газеты», покупаю у цыган ханку, чтобы всем рассказать, как это смертельно просто, бегаю на лекции и на свидания, слушаю по ночам Башлачёва и пишу… В общем, юность – зелёный шаляй-валяй ветер. В голове – точно небо, заполненное птицами-мечтами, а впереди – бесконечность, которой хватит на всё про всё. Но вот подступиться к очерку, соединяющему публицистику и литературу, портрет и суждение, свои и чужие чувства, призыв, побуждение, хоть и была влюблена в этот жанр, никак не решалась. Наверное, надо было много чего накопить внутри себя, чтобы только начать понимать – людей, события.

А сейчас, когда всё собралось как в каплю ртути или вспышку молнии, похоже, уже поздно. Что поделаешь? Умирают газеты, а газетчики редко пишут очерки – в основном рекламу трусов (чтобы на эти трусы заработать). Сегодня в нашем городе выходящего на бумаге – раз-два и обчёлся. Это дорого, хлопотно – делать газеты. А читают их исключительно люди, жившие ещё в другой стране, праздновавшей День советской печати. Не только новокузнецкие детство и юность – тридцатилетние, сорокалетние предпочитают черпать «что, где, когда» на информационных сайтах, а то и в «своих» соцсетях. Только газетные строчки… они как татуировка, которую ты сделала давным-давно: можно, конечно, вытравить, но это очень больно.

Мне было двенадцать, и я принесла в редакцию свою зарисовку – прозрачный апрель, отважная первая бабочка, все дела. Волновалась до ледяного комочка ужаса в животе. И вот, пожалуйста, запах тёплой газеты (только что из типографии – она рядом) и моё имя на последней странице, где ставили такую чепуху.

Как много было света! И страшных тайн, и близких звёзд… Бессмертие – закон для детских снов: царапина на ноющей коленке, сорочьи гнёзда в виноватых пальцах и магазинные котлеты, тайком завёрнутые в старую газету для уличных ватаг четверолапых, и дребезжанье солнечных трамваев, летящих в небе несколько мгновений, но этого никто не замечает. Мечты смешные и секреты из стекляшек, и мальчик провожает до подъезда, страшась, чтоб не увидели друзья.

Вечерних окон жёлтое тепло, скрип шифоньера, сладкий вкус гуаши, и за стеной терзают пианино – вдруг брызнет чёрно-белым молоком? Полёты, не касаясь тротуаров, чтобы услышать разговоры звёзд; и птичья оглушительность рассвета – и снова спать, лицо уткнув в подушку, пока тебя не растолкает день; и майская томительность уроков, но можно рисовать в углу тетрадки… Потом летишь домой.

Ключ на шнурке, сирень и Пушкин. И пальцы тянутся – летит бумажный ком! Весь стол в снежках исписанной бумаги. Помарка – горе. Вышла за поля… Казнить листок! Он не достоин жизни. И мама пирожки печёт – печёнка с рисом, и ужинать уже пора. Только ничего не поделаешь: воздушный шарик детства – с нарисованной скрипучим фломастером смешной смеющейся рожицей – давно улетел, напоследок звонко окунувшись в синюю лужу неба. Его печаль не привяжешь к мизинцу, как в двенадцать лет, и, задыхаясь, не достанешь дна руками.

Мне нравится писать о не похожих ни на кого художниках, музыкантах, режиссёрах, учёных, учителях Новокузнецка, которых, как ни странно, город стали, когда-то называвшийся Сталинском, производит с завидным упрямством. Они больше, чем любые их слова. Они – музыка, картины, спектакли, полные чудес рюкзаки, принесённые из походов под бездонными небесами, удивительные открытия, сделанные в музейных архивах, где висит золотая щекотная пыль, и свет из окон нежно ложится на лица. Хотя, если честно, почти все они из прошлого – из шестидесятых, даже из пятидесятых и сороковых.

Я листаю ленту городских новостей настоящего – кто кого убил и сколько кто украл. И на что потратить свои деньги (ничего личного – я тоже зарабатываю рекламниками). Снова вспоминаю давнишнее майское бу-бу-бу: для журналистов коммуникация является интегрированной формой предоставления информации во всех её видах для общества… посредством журналистики общество вступает в коммуникационные связи и получает необходимую информацию, которая выступает основой для дальнейших коммуникационных связей.

Но коммуникативная журналистика коммуникативной журналистике рознь. Есть журналистские расследования. Есть ошеломляющие репортажи оттуда, где идёт война. Писать такое – дар. Только многим новостным лентам, кочующим с сайта на сайт в чуть перепудренном виде, проще стыдливо шептать своим читателям: я жаренная, жёлтая, маленькая – меня легко, не напрягаясь, пробежать глазами, а ты ведь не любишь напрягаться, и текст в страничку – уже непредставимая тягость для тебя.

Я люблю эмоционально-экспрессивный, волюнтативный очерк. Он уважает своих героев, любуется ими, громкогласно гордится, старается ухватить самую суть. Он уважает своих журналистов – ты сможешь это понять, ты сумеешь это написать… донести, не растеряв ни строчки. Он уважает своих читателей, которые – он уверен – все без исключения обладают бесценным человеческим даром размышлять и сопереживать, так что в сердце больно и сладко жжётся… Очерк – держава русской публицистики, и я чувствую свою личную жгучую обиду – журналиста и читателя – из-за того, что он умирает.

Инна Ким

NK-TV.COM