Звук моря. Цвет песка. Приятный белобородый старик – с такими неодолимо хочется поболтать и всё им рассказать, в купе поезда, на морском берегу, – незатейливо наслаждается солнышком, близостью воды, в общем, стариковским курортным раем. И пытается отмахнуться от очередной непрошенной «исповеди», но исповедующийся (пока невидимый) неумолим. Несмотря на деликатное сопротивление старика, он начинает свою историю… Но что за голос! Жуткий, скрежещущий! Словно и не человеческий, а принадлежащий бесконечно мучаемому духу или непонятно для каких жестоких целей оживлённому трупу.

Так начинается спектакль, премьеру которого мы ждали больше семи месяцев (почти беременность!) Но оно того стоило, честное слово. 

Я встречалась с режиссёром «Лолиты», ещё когда та была «наживуленной», даже не обросшей кожицей. Как царапина, с которой постоянно сковыривают золотистую корочку – стоит ей поджить. И автор постановки заметно нервничал: получится она – или нет. Удастся ли ему, вместе с артистами Новокузнецкого драматического театра, транслировать зрителям все вопросы, ответы, запреты «Лолиты».

Ярослав Рахманин, всё получилось!

НАОТМАШЬ НАБОКОВСКИЙ СПЕКТАКЛЬ

Хотя спектакль поставлен по «Лолите» Эдварда Олби – он насквозь, наотмашь набоковский. Случайно, нет ли, но режиссёр построил его как некую головоломку – излюбленную художественную форму коллекционера бабочек и слов. Поневоле угадываешь: это Набоков, это Олби, это Рахманин! Размышления трёх разных авторов об извращённом пороке больного человека – или всё-таки любви «с извечного взгляда»? – причудливо перемешиваются.

… И появляется диковинный и мрачный лабиринт с пугающими зеркалами, где ломает крылышки весёлая бабочка. 

Нет, не бабочка… Нимфетка! Слово, «пойманное» коллекционером-Набоковым и пришпиленное на булавку сочувствующего взгляда. Именующее обескрыленную, лишённую детства и тем обездоленную девочку, чужой волей превращённую из школьницы Долли в любовницу Лолиту. Означающее не столько нимфу-богиню, сколько нимфу-кокон, из которого только ещё должна была родиться бабочка (но так и не родилась).  

ОТЦОВСКАЯ НЕЖНОСТЬ

Герои «Лолиты»-спектакля говорят целыми кусками набоковского романа (правда, подчас, как мать нимфетки – «Гейзиха» – по-олбински сумбурно и неостановимо, так что получается почти абсурдно-нечленораздельно). Не удивительно, что за ними всё время будто наблюдает со стены набоковский портрет-икона в светящейся раме-окладе – Шарлотта Гейз аттестует его, как покойного Гейза (отца Долли-Лолиты).

Он действительно её отец – Лолиты-девочки и «Лолиты»-романа. Известно, с какой неистовой отцовской нежностью Набоков к ним относился. Неизменно называл свою героиню «бедной девочкой», любовался, сочувствовал, жалел.

И он же Отец Небесный – судия всего происходящего на сцене. 

БОМБА ЗАМЕДЛЕННОГО ДЕЙСТВИЯ

Отправляя свой роман в очередное издательство, Набоков прикладывает к рукописи интригующую записку: «Не хотите ли опубликовать бомбу замедленного действия…?» Но всё равно «Лолиту» печатают только в 1955 году. Причём редактор парижского издательства «Олимпия Пресс» публикует её нехотя, надеясь, что «полупорнографическая книжонка» поспособствует увеличению продаж. 

Эти надежды не оправдываются: набоковская «книжонка» пылится на развалах определённого рода чтива, не пользуясь большим успехом у его обычных потребителей. И даже когда «Лолита» попадается на глаза критикам – те видят в ней что угодно, но не любовь «с первого взгляда, с последнего взгляда, с извечного взгляда». Нет! Они говорят: автор делает «попытку показать любовь через её изнанку, через её отрицание, через насмешку и издевательство над ней». 

… Тогда почему «Лолита» сегодня опубликована практически во всех странах мира? 

НЕ ИМЕЮТ ПРАВО НА СУЩЕСТВОВАНИЕ

Не менее драматичная судьба ожидала и «Лолиту»-пьесу. Написавшему её в 1981 году Эдварду Олби был близок язык театра абсурда, на который он «перевёл» несколько книжек известных авторов. К слову, те пьесы были приняты, в общем-то, благосклонно. Чего не скажешь о «Лолите» – громко провалившейся на Бродвее. 

Честно говоря, олбинская «Лолита» – перевёртыш набоковской, в ней вся «любовь» опускается исключительно до физиологии. И Рахманин берёт от Олби совсем немного – может, пару откровенных сцен (более-менее 18+)

Но, похоже, в самом главном режиссёр соглашается с драматургом. Сбивчиво пересказывая набоковский роман и издеваясь над набоковскими героями, Эдвард Олби выносит каждому приговор: никто из них не имеет право на существование. Суд Рахманина тоже оказывается неумолим.

… И ДАЖЕ КНЯЗЬ ТЬМЫ

Единственный «чисто» олбинский персонаж, просочившийся змеем в спектакль, – тот самый вызывающий безотчётную симпатию старик (его играет Анатолий Смирнов). У Олби это некий джентльмен, который выводит по очереди на сцену всех героев пьесы, не скрывая своё презрение и отчуждение по отношению к ним. У Рахманина симпатичный старик, скорее, слушатель, которого «угораздило» вляпаться в чужую исповедь. 

…И он же Князь тьмы – безучастный, безжалостный! Альтер эго того, другого, чья икона висит на стене. Говорящий в самом конце о бесполезности исповедей, которыми уже ничего не поправишь.

МИСТИЧЕСКИЙ ТРИЛЛЕР

Происходящее на сцене всё больше напоминает мистический триллер. Угнетающие «нуаровский» свет и «хорроровская» музыка – да вся сценография! – в конце концов сгущают атмосферу до полного потустороннего безвоздушья. Причём зрителям страшно уже с первых минут спектакля: помните? В темноте звучит голос призрака-трупа… Оказывается, Гумберт мёртв с самого начала!

И лишь появление Лолиты способно его оживить – и очеловечить. Потому что даже воспоминания о ней – сама жизнь. 

Полина Зуева, играющая девочку – забавную, нежную, бесстыдную, – просто входит. Встаёт у двери… И тьма рассеивается. Опля! 

К слову, главный герой постановки – его роль чрезвычайно выразительно и ярко, правдоподобно, мучительно исполняет Александр Шрейтер – явит зрителям не одну свою трансформацию. Будет и маньяком, и монстром, и нежным влюблённым, мечтателем, трусом, убийцей, призраком. Наконец, живым человеком: страдающим, любящим… И снова мертвецом.   

В ОБЩЕМ, ВСЕ УМЕРЛИ

Мертвы в «Лолите» и все остальные. Мать школьницы Долли – глупая, пустая, болтливая, влюблённая, ревнующая к юности дочери и легко меняющая ту на первые подвернувшиеся «штаны», – тоже труп. 

Играющая её Илона Литвиненко роскошно-точно попадает в образ Шарлотты Гейз – ненавистной Гумберту «старой толстой Гейзихи». Он и женится-то на ней, только чтобы легче настичь свою добычу-Лолиту. 

А ведь Шарлотте немногим больше 30-ти! И она хороша зрелою красотою женщины – оказавшейся не нужной любимому мужчине. Тема её случайной смерти – и хрупкости жизни вообще – звучит в спектакле необыкновенно пронзительно.

ПРИЗРАК НА МОРСКОМ БЕРЕГУ

Тоже умершая и давно похороненная первая любовь главного героя – Аннабелл Ли – всё время является ему и, спасибо мультимедиа, нам, зрителям, в виде прекрасного призрака. Она как олицетворённый плач по канонической – идеальной – любви. 

Той, о которой буквально на первых минутах книжки и постановки говорят и набоковский, и рахманиновский Гумберты: «Внезапно мы оказались влюблёнными друг в дружку – безумно, неуклюже, бесстыдно, мучительно; я бы добавил – безнадежно, ибо наше неистовое стремление ко взаимному обладанию могло бы быть утолено только, если бы каждый из нас в самом деле впитал и усвоил каждую частицу тела и души другого…» 

Точная копия Лолиты (вернее, наоборот), эта девочка из детства на морском берегу рано и внезапно умерла и тем оставила чувство мальчика неутолённым и надломленным. Преследуемый неотвязным призраком, туманом звёзд, ознобом, огнём, медовой росой и мукой мальчик вырос… и сломал другую девочку.  

А та, первая, обернулась… И превратилась в смерть! 

НАСЕКОМОВИДНОЕ ЧУДИЩЕ

Рахманин-режиссёр раскрывается, прежде всего, через сценографию – в «Лолите»-спектакле она сложносочинённая. 

И тут я однозначно за мультимедиа! Показывающие извращенца-Гумберта отвратительным насекомовидным чудищем, рыщущем по безлолитному дому в поисках девочки-добычи. Наполняющие постановку жгучим ощущением фильма ужасов, бредового сновидения, где происходящее выходит за пределы реальности, становясь похожим на галлюцинации психически больного человека. 

ПО ДОРОГЕ В АД 

При этом все испытываемые на сцене эмоции и чувства – зримы, осязаемы, пластичны. Все транслируются через движения. Правда, кто-то из артистов делает это удачнее. А кому-то труднее вытащить то ли точное движение, то ли точную эмоцию… Ведь рассказываемая в «Лолите» история, ой, какая непростая!

Физические переживания героев ещё больше обостряются и усиливаются – буквально физически реализуясь при помощи «живой» ударной установки (за ней сидит невидимый барабанщик). Тарелки бьют оглушительно, почти непереносимо – когда врата ада открываются в мотельную греховно-розовую ночь и Гумберт совершает над глупенькой Долли недопустимое.

НИКТО НИКОГДА НЕ ВИНОВАТ ВО ВСЁМ

Он словно себя выгораживает: нимфетка его провоцировала, она даже девственницей не была, согрешив с мальчиком в лагере. «Так это она сама виновата?» – издевается ли, гневается ли вынужденный выслушивать Гумберта старик (Князь тьмы).

«Никто никогда не виноват во всём» – тоскливо произносит дух-Гумберт. 

Он сам заточил себя во тьму и ад. Он сам понимает и осуждает свою больную натуру. Он торопится с исповедью… Но не с покаянием!

САМОУБИЙСТВЕННОЕ ВОЖДЕЛЕНИЕ

Гумбертовское вожделение Лолиты – губительно, самоубийственно. Как прекрасный призрак девочки с развевающимися светлыми волосами превращается в оскаленную «хоррорную» жуть – так и каноническая любовь мальчика с далёкого берега моря-детства становится смертным грехом, извращённой мукой, ложью, шантажом, убивающей ревностью. 

Они опутывают главного героя липкой лентой, на какую ловят насекомых. И он пытается отодрать ту повсюду со сцены – безуспешно, безутешно.  

И всё-таки он ни о чём не жалеет. Бросается в свой грех… А потом хоть сгореть без остатка! 

Геенна огненная, и правда, заждалась – убиенный Гумбертом любовник Лолиты (тот ещё подонок) зовёт товарища по мерзостям выпить… В ад. Его убийство превращается в фарс, в бредовый абсурд – когда один стреляет, а второй не умирает. 

Наконец, хохочущий Куильти (Александр Коробов) опускается в разверстую бездну. Следующий – Гумберт.

А МОЖЕТ, ЭТО ЛЮБОВЬ?

… И вдруг понимаешь – какая безутешная интонация звучит в исповеди Гумберта. Вдруг видишь – как случилось перерождение отвратительнейшего греха в любовь. 

Девочка играет в теннис… И совративший её мужчина, глядя на неё, чувствует не страсть, не вожделение, а – внезапно! – гармонию и мир.

Так остро, горько и глубоко, что ему хочется петь… И он поёт! Не слишком умело, сначала спотыкаясь и промазывая, но всё сильнее и точнее.

… «Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя…» 

И – это возмутительно, немыслимо! – мне становится его жаль. 

БЕДНАЯ ДЕВОЧКА

И бесконечно жаль Лолиту. Бедную девочку. Порочную. Несчастную. 

Помните? «Ло-ли-та: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по небу, чтобы на третьем толкнуться о зубы». 

Ло – зарождение, восхождение, эйфория. Ли – смакование. Та – конец, тупик, удар, оттуда уже не вернуться.

Лолите-девочке так и не приведётся стать женщиной, Евой, матерью. Раскрыться в счастливой любви с мужчиной. Продолжиться в собственной дочери. 

Выгнанная из детства – маленького земного подобия рая – смертью матери и страстью псевдо-отца, она отправлена в никуда вместе с Гумбертом, которого ей не дано ни понять, ни полюбить. Растлена. Погублена. И уничтожена физически.

… И ЧТО?!

Набоковский Гумберт умирает в тюремной психиатрической клинике, куда его помещают после убийства Куильти. А через сорок дней мир покидает его душа – его Лолита. Так и не превратившаяся в бабочку нимфетка, погибшая во время родов. Показательно, что даже девочка, которую Лолита производит на свет, рождается мёртвой.   

… А ведь любовь была! Действительно была! 

Но даже любовь не спасает героя, хотя она самая человекообразующая сила из всего, что есть на свете. Любовь как дыхание и мечта. Первое делает нас живыми, а вторая – людьми. 

Просто гумбертовской любовью любить нельзя! Запрещено. Навеки вечные заповедано. И хоть исповедуйся – это ничего не значит. Вот и Князь тьмы, вытерпевший длинную, почти на три часа, исповедь Гумберта, остаётся равнодушен и неумолим.

И я (зритель) неумолима.

Инна Ким