Откуда я это знаю? Если выйти со двора и пройти по растянувшейся, как звонкий аккордеон, одноэтажной улице с вывернутыми вкривь и вкось мехами-заборами, то скоро дойдёшь до белеющей ледяным панцирем спящей реки и колючего сказочного леса в снежных шапках, топырящего ветки обниматься – точь-в-точь подвыпившая соседка.
А привычная дорога будет хрустко бежать из-под ног.
А вернёшься, толкнёшь калитку, стоящую по колено в сине-зелёном лунном вечернем сугробе, – и навстречу тебе выкатится радостный шерстяной шар. Ткнётся в замёрзшие пальцы ласковой мохнатой мордашкой.
Собака Флейта! Имя-то какое звонкое!
В детстве я всегда удивлялась, почему это люди говорят: белый снег, белая зима – ведь они разноцветные. Я помню сиреневые сугробы. Синие. Оранжевые. Зелёные. И как они невероятно пахли – свежими и сладкими спящими подснежниками. И как вкусно скрипели!
… Кто знаком с творчеством новокузнецкого художника Константина Дверина, хорошо знает: он рисует этот двор – двор своего отца – всю жизнь. По памяти – потому что их давно нет.
Но я-то никогда не жила в подобном доме! Не топила баньку, вороша помятою кочергою в огненном зеве печки. Не развешивала летящее солнечное бельё во дворе летнего дня.
… А мои прадедушки и прапрабабушки жили, топили, развешивали. И воспоминания родных – никогда мною не виденных – оживают на картинах художника, который в жизни о них не слыхал.
Поди, сидят сейчас на облачке, болтая ножками и снисходительно усмехаясь: их-то прапраправнучка ни бельё постирать без стиралки, ни кашу сварить без мультиварки не умеет. И как живёт?!
Поэтому-то нехитрые дверинские пейзажи так трогают – ведь они из родовой памяти и из детства. Да что там! Картины властно хватают за загривок и – как щенка – закидывают внутрь рамы.
И вот ты уже в непроглядном прохладном кружении гладкокожих берёз.
… Или на речном берегу.
Беспечный и загадочный детский летний день! Над головой висят и вдруг выстреливают зыбкие ультрамариновые стрекозы. А под корягой мерещатся утопленницы с широко колышущимися мягкими волосами. Там засела миномётная батарея ледяных ключей. И после каждого меткого попадания все мои нервные волокна, замораживаясь, на пару секунд выключаются.
А потом я выскакиваю на солнце, к маме, делающей бутерброды из ржаного хлеба и ёжащихся пупырышками огурцов, – и греюсь, весело капая чёлкой на пахнущую рекою и солнцем горячую гальку.
Так хорошо: вокруг и внутри пульсирует и взрывается непостижимый свет, какой наверняка наполнял новорожденную вселенную и – отсветом – попал в живопись Константина Дверина.
Свет у него везде! На белье, грохочущем от весёлого солнечного ветра…
… и на калитке, через которую так манит улизнуть в прекрасный новый день!
Только за летом всегда наступает осень. Она неясно гудит, точно из-под тяжёлой толщи воды, куда ты ныряешь с головой. И вот от сентября осталось только мокрое, глянцевито поблёскивающее тополиное пятно; октябрь наступил – и схлынул жёлтым шуршанием; первый снег ноября – как клочок облака – мягко окутал высушенную солнцем пижму на ощетинившемся сухостоем пустыре, и на землю неумолимо легла ранняя зима.
Бестолково на сердце: мокрый ветер и снег, на лету превратившийся в дождь. Зябнут пальцы и ноют коленки, но ещё что-то дышит на небе сквозь сырую ноябрьскую дрожь.
А Константин Дверин этой дрожью любуется!
И чем холоднее – тем слаще заторопиться в дом. Растопить, не раздеваясь, печку – чтобы золотой нежный жар загудел, как довольный жизнью кошачий рой. Присесть перед распахнутой раскалённой дверцей и, не торопясь, ворошить кочергою огонь, который трещит и ворочается, так что уютно слипаются глаза.
Спешить-то некуда – суббота.
А скоро высокими неодолимыми волнами встанут разноцветные сугробы. Сиреневые. Синие. Оранжевые. Зелёные. И можно будет – как в детстве – опрокинуть лицо сачком в небо и ловить порхающие бабочки снежинок.
Помню, как они щекотно таяли на языке. И вдруг всё взрывалось, разлеталось от ледяной и алой боли – моё лицо огненно залепливал льдистый комок.
Мальчик, запустивший снежок, издавал ликующий рёв. И мне становилось непереносимо приятно. Неужели влюбился?!
… В Центральной городской библиотеке имени Гоголя – на улице Спартака, 11, – открылась персональная выставка картин новокузнецкого живописца, члена союза художников России Константина Генриховича Дверина.
Он говорит: «Мне важно быть честным. Видеть благодарность в глазах людей, потому что для людей всё и делается».
Он рисует воспоминания давно ушедших поколений, – и поэтому смерти нет.
Он рисует моё детство, в которое я в любую секунду могу вернуться.
Спасибо!
Инна Ким
NK-TV.COM
Аварийность коммунальной инфраструктуры в Кемеровской области к 2027 году должна снизиться по сравнению с 2022… Читать еще
Пока кузбассовцы красили к Пасхе яйца и пекли куличи, областные парламентарии в субботу 4 мая… Читать еще
Дмитрий Орлов сделал голевую передачу в матче с «Рейнджерс» (3:4, 0-1). Защитник «Каролины» отличился в… Читать еще
Главный тренер «Металлурга» подвел итоги встречи с пензенским «Локомотивом» (10:20) в 10-м туре PARI Чемпионата… Читать еще
Нападающий «Металлурга» в послематчевом комментарии поделился мнением о ходе домашнего поединка 10-го тура PARI Чемпионата… Читать еще
Новокузнецкий хоккейный клуб подписал контракт с 28-летним нападающим Денисом Дюрягиным. Денис Дюрягин (10.05.1995) – воспитанник новокузнецкого… Читать еще
Комментарии
Молодец, Константин! Правда, Флейту не узнал.
И текст - прямо калька с советской печати.
"Он говорит: "Мне важно быть честным..."
С губ срывается продолжение газетных штампов ушедшей эпохи: Быть энергичным, чтобы нести правду людям - всем людям доброй воли, борцам за мир и всему прогрессивному человечеству"...
Он так не говорит. Он, вообще, мало говорит. Мысль изречённая есть ложь. А вот холст...
Не нужно в этом винить мэтра новокузнецкой журналистики. Ведь Инна никогда не бывала в тех местах, которые исчезли навсегда под натиском угольных разрезов вместе берёзовыми рощами, лугами, перелесками, заповедной тайгой, никогда не бродила по неприметным тропам, высвистывая рябчика, не замирала в восторге от звонкой песни Флейты в охоте на узёрку, не возвращалась в сумерках в старую, но такую родную и желанную охотничью избу, за много вёрст манившую изнурённых путников едва приметным светлячком окна, не слышала тоскливый скрип ветхой калитки и не пила горькую из почерневших от чая эмалированных кружек под неторопливый рассказ старейшего из охотников, отца художника - Генриха Андреевича.
Она выплеснула свои впечатления, провела тонкий и всесторонний анализ картин, профессионально создала галерею прекрасных образов, поделилась уточненными личными переживаниями.
Я вижу тихую светлую грусть по любимой земле, родным и друзьям, по безвозвратно ушедшему прошлому, по скоротечности человеческой жизни.
И пожелаю Константину Генриховичу здоровья, вдохновения и сил!
Спасибо, что ты есть!