«Катька! Ну Катька же!» – Тонин голос злился и чуть не плакал. Дёргал. Тряс. Будто Катя – упрямая грушка, ни за что не желающая соскальзывать с растрёпы-макушки в шелковистую травяную прохладу. Не удержавшись, девочка выскочила в день. Вытрясла из головы и глаз зелень недоспанного сна. Ошалело оглянулась: она лежала прямо на гряде. Чуть влажно, пряно пахло разворошенной землёй. Один комочек щекотно свернулся на ладошке. Наклонившаяся красная Тоня буцкала младшую Катьку сердитым кулачком: чтоб не спала.
Потянулось – как за ниточку – ближнее воспоминание: как Катя и Тоня идут за околицу подкапывать молодую картошку. Сестра большая, сильная: ушла вперёд. Потом в Катиной голове всё стало зелено – и девочка упала мёртвым сном.
До чего же хочется спать! Только Тоня злится за дело: ещё почту за мамку таскать. Надо минимум тридцать шесть трудодней вытаскать, а куда мамке с больными ногами? От мысли, что вечером снова по деревне с сумкой треугольников идти, – защекотало нос привычной слезою. Ох, тошненько! Война: Катя каждый день похоронки соседкам носит. Видит их неверящие, опрокинувшиеся от горя пустые лица. Плачет вместе с ними. Сколько солдаток в их колхозе «Герой труда», а муж ни к одной не вернётся!
Наревутся до звёзд, а наутро в поле – и десятилетняя Катя среди взрослых. Идут по полю: плачут, поют. Работа летит быстрее.
Копали большие поля на Водясовой гриве. Кате лёгкую лопатку дали – по ровному она хорошо, шустро шла. А по косогору идти – намаешься. Света не видно! А норму сделай: шесть гектар – как у взрослой.
Это что! Вот боронить… До войны-то на монголках боронили – так прозывались низенькие крепкие лошадки с мохнатыми копытцами и густыми ёжиками стриженных грив. Смирные. Сильные. Только их на лесозаготовки всех забрали – лес для фронта возить. Сестру Тоню тоже на лесопилку отправили. И мужиков туда – какие ещё остались.
Теперь в колхозе боронили на быках – Катю и других детей верхом сажали. Был в «Герое труда» один вреднючий бык Мишка – страсть! Мог в овраг, колею какую зайти и ни ногой оттуда. А как его вытащишь, если в нём семьсот кило живого веса? Наплачешься с ним. Катя уж и хлебушком выманивала. Упрашивала по-всякому. Нет!
А колхозный наряд выполнишь – надо браться за домашнее. Картоху, семечки за околицей садили – это раз. Два же погреба картошки набивали! А какие подсолнечники у них с Тонькой вымахивали – залюбуешься. Садить можно было где попало. Кругом земли! Ещё горы, тайга. Сначала у маленькой Катьки от красоты даже дух перехватывало, а потом ничего, привыкла. Катина семья так-то приезжая была. Аж из Ленинградской области.
Отца, героя гражданской, несправедливо, по завистливому наговору, лишили прав, хотя он устанавливал Советскую власть в Белоруси. Беременную маму и четверых ребятишек выгнали из дома. Так они все стали «лишонцами». По военному билету папа устроился рабочим на стройку в Ленинграде, семья жила в общежитии. А тут мамкины родные написали письмо. Хвалились землёй в Сибири. И отец с матерью переехали в деревню Новоульяновскую Солтонского района Бийского округа Алтайского края.
Отец девять лет доказывал свою правоту – и добился реабилитации. Мечтал детей в город перевезти: чтобы они учились. А в деревне только четырёхлетка была. Вот пошли сёстры Тася и Тоня в школу, а шестилетняя Катя за ними бегала. И безграмотность ликвидировала – научила соседку тётю Дашу фамилию писать. Учительница похвалила, пятёрку поставила. Только за год до войны папка умер от туберкулёза – заболел ещё на гражданской, промокнув до жилочки в белорусских болотах. И кончилось ученье!
Мамка испугалась, что ей сена теперь не заготовить, – корову продала. А тут война! Как одной пятерых прокормишь? Старшей – четырнадцать, младшей – два. Пошли тёлушку покупать. А та новорожденная: на ногах еле стоит. Пока её выкормишь! Попросились к землячке, ленинградке, ночевать. Она сирот пожалела: отдала мамке задёшево свою первотёлку. Та только отелилась. Хорошо раздоилась.
А потом и маленькая подросла. Плетёнку им смастерили – такую сарайку из прутиков. Снегом её закидали – тепло. Весной на выпас пускали. Сосед показал, как литовку отбивать и как косить. Девчонки сами управлялись: ходили в лог – искали мягкую траву. Брали с собой мешок – набивали его пекой. Эта травка – как лапша. Гладкая. Сладкая. Мамка нарежет её с молоком – за уши не оттащишь. Лохматый борщевник тоже собирали и ели.
Мама сама кирпич сделала – выстроила баню. Электричества не было: вставали по солнышку, а вечерами, впотьмах, при лучинках вязали. Лапти плели. Лён садили, дёргали, толкли, ткали. У мамки зингерская машинка была – отца-ударника ещё в Ленинграде премировали. Кормилица! Всю семью та машинка обшивала. И соседки к маме чуть что бежали: подол, рубашку подшить (баш за баш).
Колхозники всё для фронта и победы отдавали: мясо, яйца, овощи, овечью шерсть. Остатки проедали и на базар несли в Мундыбаш. Туда ходу было два дня по тайге – и назад столько же. На лодке через Кондому сплавишься, в логовушку спустишься, а там уж деревня близёхонько.
В Осинники тоже ходили торговать: и своим, и колхозным. Однажды там страшная беда приключилась со старшей Тасей. Деревенские распродали мёд, масло – большие деньги собрали. Тася – как счетовод – держала их в беленькой самотканной сумочке. Мамка в дорогу дала. Утром встаёт, а сумки нет! Полетела в милицию. Только милиционер девчонку погнал да ещё по столу прикладом зло бухнул.
Тася не испугалась – страшнее было денег не вернуть. Вцепилась милиционеру в руку: «Дяденька, Мишу проверь! Он рано на шахту ушёл». А перень этот жил, где Тася остановилась. Как его взяли, он сразу признался. И все деньги при нём оказались – только самую малость успел на тормозок потратить. Бог сирот хранил, а так бы им в жизнь не собрать таких деньжищ с колхозом расплатиться!
Как Катя подросла – её кладовщицей поставили. Большая материальная ответственность – страшно! Могли засудить если что.
Паспортов ни у кого не было, но всё равно молодёжь уходила из деревни, потому что работа была тяжёлая и не платили ничего. У мамы знакомая в Зенково была – вот Катя к ней и пошла. Мама пол поросёночка с собой дала. Та помогла устроиться на фабрику Молотова. В Катины обязанности входило чистить барабан, который забивало углём. Тот крутился, шумел, ревел – просто ужас! Однажды Катина напарница не успела увернуться, и ей оторвало руку. Оборудование не ремонтировали, за технику безопасности никто не отвечал. Работницы возвращались со смены чёрные от угольной сажи.
А с паспортом Кате повезло! Девчонку всё встречал милиционер Мишин. Расспрашивал. Подозревал. К счастью, выяснилось, что тот с детства дружит с сестриным мужем («сердитая» Тоня вышла замуж сразу после войны). Катя купила парням бутылку – и наконец-то у неё появились документы!
Так Катя и стала прокопчанкой – и родных с Алтая в Прокопьевск перетянула. Выучилась на мотористку, освоила ещё несколько рабочих специальностей. Устроилась на шахту, где работала зарядчицей: заряжала шахтёрские лампы. Снимала угол – как многие в то время. Жила у хозяйки, за ситцевой занавесочкой. Туда же перевезла сначала младшего брата Сашу. Определила мальчишку в ФЗО на строителя. Хорошая специальность – прокормит! Потом взяла младшую сестру Галю. Последней к ней переехала мама.
Катя вышла замуж за шахтёра. Они получили квартиру, вместе построили дом, вырастили троих детей. Жили дружно. У Екатерины Николаевны и Семёна Фёдоровича Алисовых родились десять внуков и правнуков.
Сама Екатерина Ивановна в 65-м перевелась на обогатительную фабрику «Коксовая». А вот Семён Фёдорович как спустился в шахту, только в армии отслужив, – так сорок лет под землёй и отработал. Перед смертью задыхался сильно – у него был силикоз лёгких. Шахтёрская болезнь. Драло кашлем – никак не мог весь добытый уголёк выкашлять. Очень переживал, что похоронить его Кате денег не хватит. Только когда отложили на похороны пятьдесят тысяч – успокоился. Обрадовался. Тихо умер. Дома. Рядом Катя была.
В нынешнем январе – в канун 75-летней годовщины Великой Победы – Екатерине Ивановне Алисовой исполнилось 90 лет. Бог её по-прежнему хранит: живая память, ум. Всё осталось при ней. Сама как шустрая птичка-невеличка. В однокомнатной квартирке – чистота и порядок. Везде ухоженные комнатные цветы. К приходу гостей, по которым скучает, – всегда наводит блины.
Инна Ким
NK-TV.COM
