Вообще-то те дома, что мы называем “коттеджами”, ими не являются.
На родине этого слова в Англии коттедж означает маленький каменный домик, у нас же этим термином наградили особняки, то есть по-европейски — виллы. Пошло поветрие из начала 1930-х годов, когда для инженеров и заграничных специалистов на великих стройках первых пятилеток строили отдельный от населённого пролетариатом коттеджный посёлок из нескольких двухэтажных домов со всеми удобствами — здесь, в стороне от Соцгорода, бараков и лачуг, интеллигенция, а точнее — её высший слой, могла отдохнуть от невежества, мата-перемата и прочих прелестей общества гегемонов. Поскольку дома были в госсобственности, особняками их не называли — скромно нарекли “коттеджами”.
Были такие на Верхней колонии, где на Орлиной улице сложилось своё вполне нормальное буржуазное общество со всеми коммунальными удобствами, бильярдом и рестораном. От остального города посёлок ограждал невысокий и полупрозрачный, но убедительный забор. К концу 1930‑х крошечный посёлок рассеялся — загранспецы вернулись на родину, а интеллигенцию перестреляли.
Но в годы германской войны в стране появилось огромное и сильное сословие хозяйственной элиты, нечеловеческими усилиями которой страна была эвакуирована, запущена на новых местах заново и приведена к Победе. Каждый директор хотя и был букашкой в сравнении со Сталиным, но не считаться с элитой как классом вождь с тех самых пор уже не мог. Вот тогда советская система и ввела привилегии. Не как разовые награждения (ордена и легковушки начальству и передовикам выдавали и прежде), а как установленный свыше институт преимуществ — основу основ советской системы на последующие 45 лет. Благодаря которой люди, достигавшие тех или иных высот, гарантированно получали всё более и более сносные условия жизни, а становясь первыми секретарями горкомов-обкомов, академиками и директорами гигантов, получали весь набор благ из пресловутой “американской мечты”: навсегда большую квартиру, чёрную “Волгу” и дачу. А в придачу — чёрный ЗИМ за 48 тысяч рублей и этот самый коттедж-особняк — на время властвования.
Первые в Кузбассе особняки были построены в центре Сталинска для могущественного директора Кузнецкого метзавода имени Сталина товарища Белана и его не менее ответственного зама — товарища Вайсберга. Было за что: за годы войны завод увеличил общий выпуск продукции в 2,5 раза, стали — на 26 процентов, проката — на 24. Завод и его директор Белан лично награждены полководческими орденами Кутузова I степени. Вайсберг получил орден Трудового Красного Знамени. Так вот, в придачу к орденам Белан с Вайсбергом должны были получить не “традиционные” для директоров Кузбасса автомобили (они у них давно были), а особняки.
О Белане у нас, пожалуй, известно каждому, а вот кто такой Леонид Эммануилович Вайсберг, знают немногие, хотя он достоин отдельного рассказа.
Вайсберг родился 29 декабря 1906 года в Днепропетровске в бедной еврейской семье. Отец-столяр умер в 1914 году, мать-белошвейка умерла в 1921 году. Работать парнишка начал в 13 лет, в 1921 году вступил в комсомол, в 1923‑м — в партшколу, в 1925-м начал работать помощником машиниста паровоза, а в 1927-м поступил в Днепропетровский металлургический институт по специальности “Инженер-прокатчик”. В декабре 1931 года он выехал в научную командировку на завод им. Дзержинского, из которой уже не вернулся — ушёл на руководящую работу: начальником смены рельсобалки, начальником прокатного цеха. А после командировки в 1933 году в Германию на заводы Круппа по распоряжению Орджоникидзе он стал начальником стана-500 на Магнитке, которая заняла первое место в отраслевом соцсоревновании. Вайсберга наградили персональной автомашиной, орденом Ленина и должностью главного инженера.
Но в 1938 — 1939 годах Вайсберг был арестован и исключён из партии. Удивительно, но его не расстреляли, а дело даже прекратили, восстановили в партии и повысили в должности — приказом наркомчермета 2 марта 1940 года он стал главным инженером и заместителем директора КМК.
В ноябре 1941-го Президиум Верховного Совета СССР за образцовое выполнение правительственного задания наградил Вайсберга орденом Трудового Красного Знамени.
Впрочем, надо сказать, что для получения наград при Советской власти следовало не отираться скромненько в уголке, ожидая, что заметят и отметят, а громогласно голосить и выбивать заслуженное.
Вот и нашему Леониду Эммануиловичу пришлось пободаться за улучшение жилищных условий, да не иначе как с главным архитектором города Шкрядо. Последний вознамерился строить на облюбованном КМК месте две многоэтажки — дома № 5 и 6 на 100 и 60 квартир. “Пятый” был спроектирован симметрично четвертому дому на другой стороне улицы Кирова (нынешний дом № 20), а шестой должен был встать южнее, продолжив линию ДКиТ КМК (драмтеатра ещё не было даже в проекте). Все эти зданиия должны были фланкировать будущую главную в городе площадь Советов, во главе которой примерно на месте нынешних управления ФСБ и Гоголевки следовало выситься самому Дому Советов. С юго-запада к ней начали в соответствии с генпланом Гуревича 1934 года прокладывать диагональную дорогу, что выходила с проспекта Молотова чуть южнее кинотеатра “Коммунар”. К слову, её небольшой фрагмент сохранился около кинотеатра в виде невесть откуда появившегося куска асфальтированной дороги, что выходит ниоткуда и уходит в никуда — в газон Сада металлургов. Так что из плана площади Советов архитектора Гуревича оказался воплощенным только дом № 4 (Кирова, 25), а вот на месте домов № 5 и 6 как раз-то и встали два коттеджа.
Но чтобы сломить сопротивление главного архитектора города Шкрядо, Вайсбергу пришлось прибегнуть к своего рода репрессиям. 11 января 1945 года главный инженер КМК Вайсберг обратился с письмом к председателю горисполкома Дробышевскому (не забыв направить копию в горком ВКП(б)): “… Для строительства необходимого комбинату жилфонда на территории города нами уложены коммуникации, как то: дороги, теплофикация, водопровод и канализация. В этих районах города комбинат имеет бесспорное право размещать свои сооружения — жилые дома в сочетании с детскими и культурно-бытовыми учреждениями. Однако УГГА (управление главного городского архитектора) на протяжении нескольких лет и в настоящее время без согласия комбината отводит участки на указанной территории другим учреждениям и предприятиям, нарушая тем самым намеченную нами планировку кварталов. Учитывая, что нами застроена только одна пятая часть необходимой для комбината городской территории, прошу: произвести отвод городской территории под жилкультстроительство комбината. Указанную территорию отвести комбинату в бессрочное пользование с установлением границы… После отвода территории нами будет разработан генеральный план застройки…”
Ещё два с лишним года шла негласная борьба между главным архитектором Шкрядо и всесильным КМК. 5 августа 1947 года она завершилась полном разгромом Шкрядо — горисполком вынес решение: “Гл. архитектор Шкрядо… помимо проектной мастерской осуществлял проектирование санатория “Топольники”, за что помимо денег получал продукты, белье и прочее. Проект бани, разработанный автором Лазан по заказу горкомхоза еще в 1940 году, Шкрядо перепродал тресту “Куйбышевуголь”… Им же данному тресту продана выкопировка из генплана, разработанного Гипрогором по застройке центра поселка Зыряновка…
За незаконное получение государственных средств и за нарушение финансово-хозяйственной дисциплины… главного архитектора Г.П. Шкрядо с работы снять и использовать на рядовой работе в архитектурной мастерской…”. С одной стороны, нехорошо. Но ведь рыльце-то в пуху, да и не на расстрел повели, а всего лишь понизили.
И стройка пошла. 19 декабря 1949 года стройуправление “Жилстрой” треста “Сталинскпромстрой” сдалодвухэтажный коттедж на улице Кирова, между нынешним драмтеатром и зданием ФСБ, а спустя несколько месяцев рядом встала его копия.
Спроектировал их один из лучших зодчих Сталинска — Николай Бровкин, штатный архитектор КМК.
Родился Николай Александрович 21 мая 1901 года, умер 80 лет спустя. В городе он проработал свыше полувека — с 1929 года, прибыв по окончании Томского строительного техникума. Поначалу он был единственным архитектором на Кузнецкстрое. Но поскольку в дипломе значилось право “самостоятельного производства работ, проектирования и подписи”, он соединял в себе и зодчего, и инженера, и архстройнадзор. Но чертить бараки Бровкину стало не по душе, и в 1931-м он поступил на архитектурный факультет Сибирского строительного института в Новосибирске, окончив который вернулся в город Великого Сталина и до 1956-го работал в проектном бюро КМК.
Бровкин, уже тогда известный по двадцатому дому (ныне дом № 25 на проспекте Металлургов), и здесь создал маленькие шедевры-близнецы. Он дал волю творчеству: соединил в эклектике неоклассицизм с русским стилем, а умеренное использование национальных мотивов в конце 40-х приветствовалось (“национальное по форме, социалистическое по содержанию”, как говаривал товарищ Сталин). Так и появились под остроконечной крышей декор, окна с фронтончиками, балконы по всем сторонам и прочие архитектурные излишества. Дома сразу и навсегда получили традиционную для классицизма жёлто-белую окраску. Неспроста народ сразу же метко окрестил коттеджи “теремками”.
Каждый из особняков занял по 210 квадратных метров земли и имел объём 1370 кубометров, общую площадь 292 квадратных метра, а жилую — 166 квадратов. Весьма неплохо даже для самых новых русских. Сметная стоимость коттеджа Вайсберга в ценах 1949 года составила 253 тысячи 200 рублей, а директорского — 309 тысяч рублей. Если соотнести с ценой самого роскошного тогда лимузина ЗИМ, дом равнялся шести машинам.
И Новый 1950 год директор КМК встречал уже как нормальный западный человек: трёхуровневый дом, водопровод (в том числе горячей воды), канализация, центральное отопление и телефон. При заселении директора была снесена и деревянная лачуга во дворе, портившая вид из окна, — между прочим, последний дом села Черноусова.
А вот главный инженер Вайсберг в причитавшийся ему коттедж так и не вселился — ещё до начала стройки, в апреле 1945 года его перевели директором Новотагильского металлургического завода, а ближе к пенсии — на руководящую работу в Минчермет и главным специалистом совета по изучению производительных сил при Академии наук СССР. Умер Леонид Эммануилович в 1970 году.
А поскольку жилец выехал из города, его коттедж стал гостевым домом КМК.
Любопытно, что ещё недостроенные — в лесах — коттеджи в 1949 году стали персонажами выходившего на шести языках пропагандистского журнала “СССР на стройке”, почти целиком посвящённого “рядовому советскому городу” Сталинску. Под фотографией скромная надпись: “Такие коттеджи на одну-две семьи строятся в пригороде для сталинских металлургов”. Ведь почти не наврали (если не считать пригородом улицу Кирова) — даже поскромничали: не на две семьи коттеджи, а вполне даже на одну. А кто скажет, что Белан и Вайсберг — не сталинские металлурги? Разве они прокопьевские шахтёры? К слову, номер про Сталинск стал последним в истории этого журнала.
А потом пришли совсем другие времена, когда сталинская роскошь перестала удовлетворять новых хозяев. И в начале XXI века сам легендарный коттедж был безо всякого сожаления — как та деревянная лачуга во дворе — стёрт с лица земли — его место заняла трёхэтажная громада Новокузнецкого муниципального банка, довольно интересная своими интерьерами и столь же безынтересная экстерьером: вроде дорого и массивно, а по сути — огромный сарай.
Когда началось строительство банка, казалось, что исторический коттедж просто-напросто реконструируют и впишут в объём нового здания. Но, увы, случилось иначе. Впрочем, задолго до своей гибели “теремок” оказался никому не нужным — по выезде директора КМК (в эпоху хрущёвок жить со вкусом на виду у всего города сочли неудобным) в “теремке” разместили детсад, а в начале 1990-х и вовсе забросили. Судьба его близнеца сложилась куда удачней — он все полвека с лишним своей роли элитного гостевого дома не менял.
