Бесхитростный, привычный, ставший родным «Городской пейзаж»: «расхристанные» гармошки заборов, дымящиеся трубы, окраина Прокопьевска 63-летней давности. И люди из того далёкого времени конца 50-х, начала 60-х. Мужчины – настоящие франты. Улыбающиеся глаза, пшеничные чубы. Один в коричневом пиджаке, другой в голубой рубашке. А их подруги жизни попроще: рукавчики-фонарики, уложенные вокруг головы две косы. В руках нож и картофелина – пора готовить ужин! «Женщина, чистящая картофель» похожа на мою бабушку со старой-престарой послевоенной фотографии, где она, удивительная, молодая, в таком же платье и с такой же причёской. Или вот: бегущая по лесной тропинке лошадь – лукавая бровка из-под чёлки. Надо же! Бежит и улыбается. Хорошо ей, наверное. Только что дождик прошёл. А теперь солнышко греет спину.
… И так со всеми работами нашего великого наивиста Ивана Егоровича Селиванова – каждая из них рассказывает какую-то знакомую трогательную историю. И легко вообразить, о чём думает «Женщина, идущая по лесной дороге» и какие проказы готовит «Спящий кот»!
Сейчас Васька откроет свои сонные глазки, спрыгнет с нагретого мягким пузичком места и побежит исполнять приснившееся. А солнечноголовая девочка со спокойными северными глазами подманит его вкусненьким, запеленает и станет в дочки-матери играть.
А вы попробуйте! Побродите среди подлинных селивановских рисунков и картин (их около 50-ти), его писем, дневников и фотографий в Новокузнецком художественном музее, – и все истории вам расскажутся сами!
Выставка очень камерная, очень личная, она кажется какой-то беззащитной, узнаваемой, трогательной – как доверенная тебе детская тайна. Может, это тайна самого художника? Его творчества, его жизни и того трепета, нежности, любования, какими наполнены все его незатейливые, в общем-то, работы. А я перехожу от одной к другой и словно снова чувствую восторг, который охватывал меня в детстве, когда на листе бумаги появлялись нарисованные мною животные и люди.
… И мир оживал! Это было чудо, конечно. Почему-то я думаю, что Иван Егорович ощущал нечто подобное каждый раз, когда брал в руки карандаш.
Однажды Галина Иванова – новокузнецкий искусствовед, лично знавшая сибирского пиросмани и щедро предоставившая для нынешней выставки в Новокузнецком художественном музее селивановские работы из личной коллекции, – нечаянно увидела, как Селиванов делает наброски. А происходило это долго и мучительно, будто он совершал некое сакральное действо… Да так оно и было! Он, и правда, служил искусству в буквальном смысле этого слова. Говорил про свои автопортреты: «Я произношу себя на фоне неба».
К примеру, скажет гость: «Здравствуйте, я к вам ненадолго». А художник радуется: «Вот и хорошо! Может, я завтра умру, а у меня ещё много планов».
Варюша, жена (Иван Егорович её не просто любил – жалел!), разумеется, ворчала: лучше бы печи людям делал, чем ненужные картинки рисовать. А он резонно возражал: «Зачем мне деньги? На смерть я накопил». Из экономии сам делал кисти – причём из собственных волос. Благо, шевелюра у художника была как у лешего из сказки. И даже когда к нему пришла слава (постарались москвичи), он наотрез отказывался продавать картины. Как-то в 80-х к нему приехали тогдашние сотрудницы Новокузнецкого художественного музея – посидели рядком, поговорили ладком. И Иван Селиванов так растрогался, что подарил музейщицам три свои работы!
Они тоже экспонируются на выставке. Это почти иконописная, какая-то византийская «Анка-пулеметчица», одновременно античный и славянский, ясный, простодушный, мягкий «Спартак», близкий и бессмертный «Павка Корчагин». К слову, Иван Егорович часто рисовал собственные впечатления от кино того времени. Словно не хотел расставаться с полюбившимися героями и продолжал рассказывать их истории – как умел.
А вместе с «Анкой» и «Павкой» в Новокузнецком художественном музее находятся два первых селивановских рисунка и тот самый воробей, благодаря которому сороколетний прокопьевский художник «влетел» в мировое наивное искусство!
… И вдруг меня буквально приковывают к себе глаза женщины – широко расставленные, светлые, сияющие, не отпускающие. В них всё: и родное, и вечное. В них небо и песня (кажется, колыбельная?). Простор. Солнце. Грусть.
Это рисунки к портрету матери, которую Иван Селиванов не видел с юности и которую рисовал по памяти в доме для престарелых и инвалидов, куда поступил «на дожитие» в возрасте 79 лет. Бумага, карандаш. Аккуратно причёсанные волосы, строгие губы. Истинная северянка! Она умерла ещё в 1937 году (сам художник дожил до 1988-го).
Когда-то её руки безостановочно пряли, ткали, месили тесто, обрабатывали крохотный клочок земли. А в редкие минуты, успокоившись на коленях, гладили солнечные головы троих сыновей, а когда те немного подросли – благословили их идти «в люди», потому что иначе им, сиротам-безотцовщине, было не прожить.
Как будто всё это происходило только вчера! И куда кануло?
Открытая в Новокузнецком художественном музее выставка, посвящённая 115-летию со дня рождения всемирно известного художника-наивиста из Прокопьевска Ивана Егоровича Селиванова, будет работать до конца апреля. Она немного печально называется «И была жизнь…». Но жизнь не была! Она есть.
Жизнь – это тайна и любовь, трепет и нежность, она восторг любования и чудо искусства. Она в глазах матери, она в улыбке лошади, она в пятнышках на шкурке засони-кота и в солнечных волосах девочки, в гармошках-заборах старой прокопьевской окраины и в скачущем воробье.
Инна Ким
NK-TV.COM
