Звягинцев: «Левиафан» — это универсальная история

Режиссер «Левиафана» Андрей Звягинцев дал интервью «Российской газете».

Расскажите об истоках замысла. А то здесь уже идут споры о правомерности переноса американской истории на русскую почву.

Андрей Звягинцев: Правда? А о чем тут спорить — от этой истории в фильме ничего не осталось… Я услышал ее в 2008 году, когда в Америке снимал новеллу для альманаха «Нью-Йорк, я люблю тебя». И переводчица рассказала происшедшую в Колорадо историю про Марвина Джона Химейера, у которого цементный завод решил выкупить его мастерскую — место его обитания. Марвин не шел ни на какие соглашения, и тогда завод попросту огородил его забором. Тогда, отчаявшись, он взял бульдозер, буквально запаял в нем себя заживо броней, снес все заводские здания и покончил с собой. Потом я прочитал новеллу фон Клейста «Михаэль Кольхаас». Там абсолютно сходная история: человека лишают прав на то, что дано ему природой, — прав на свободу  и на апелляцию к закону, который должен обеспечить это его право.

История о столкновении человека и власть имущих оказалась универсальной. Мне даже было странно, что такой сюжет, как в Колорадо, еще не использовали в кино. Да и после прочтения Клейста я одно время всерьез думал заняться этой вещью — экранизировать эту новеллу как есть, никуда не перенося ее действие. Но тут возникла параллель с библейским Иовом, у которого отняли все — и сюжет стал разрастаться до огромных масштабов. Возникла параллель с книгой британского философа Томаса Гоббса «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского». Левиафан, по Гоббсу, — не просто библейское чудище, но и некая мощь, способная согнуть и уничтожить человека. Это для Гоббса — и есть образ государства. Созданное людьми, чтобы им служить, оно становится монстром, ненасытным и всепожирающим. И тогда начинается война всех против всех…

Теперь уже было ясно, что нужно делать современную историю. Совершенно новую, другую, на российском материале.  С абсолютно другим финалом, который мне кажется страшнее, чем просто бунт одиночки или бунт толпы. Поначалу фильм назывался «Батя». Но я понял, что идеальное название — «Левиафан»: оно не вытекает умозрительно из неизбежных параллелей, возникающих по ходу картины. Левиафан — очень емкий метафорический образ, он и скрепил весь замысел.

Сюжет явно складывался нелегко: заметны следы этих колебаний. Например, в разгар действия куда-то исчезает линия друга-адвоката, которого играет Владимир Вдовиченков: он так уверенно начинал свою опасную игру с мэром, но слишком легко, при его-то опыте, пошел в ловушку и мгновенно сломался.

Андрей Звягинцев: А — сломали человека! Помните случай, когда мужчину однажды просто свозили в лес — и он мгновенно уехал за границу и больше носа в Россию не кажет? Это же страшно — под ствол встать!

В фильме сделан упор на два дурманящих людей фактора: водку и религию. Водки очень много…

Андрей Звягинцев: Водки много, действительно. Французский дистрибьютор даже просит эти сцены подсократить: «Ну, не может же такого быть!». Он просто не видел, как это делает русский человек: берет бутылку 0.5, взбалтывает так, чтобы образовалась воронка, и выливает ее в рот, иной раз и не закусывая. Ну, а чем же еще залить этот ужас, который навалился на Николая, — это для него единственный выход! У него жизнь сыпется, как карточный домик! …По совести сказать, я сам водку не пью. Разве только если есть определенное настроение, и с определенными людьми. Предпочитаю другой алкоголь. Но знаю, что для очень многих у нас водка — как живая вода.

Можно ли считать, что в основе фильма библейская история? У вас есть сцены и в церкви и за ее «кулисами», но в истории загнанного в угол Николая я вижу только современную реальность.

Андрей Звягинцев: Конечно, мы не пересказывали историю Иова, она была только отправной точкой. Но это же его вопрос: «За что Ты со мной так?» Герой картины его задает пустоте, которая образовалась вокруг него. Это, если помните, происходит в разговоре со священником, встреченным в магазине: именно его спрашивает Николай: «Ну, где же твой Бог?»… Этот священник был нам нужен не для того, чтобы еще раз напомнить о библейском персонаже, а как своего рода противовес показанному в фильме архиерею — элементу все той же власти. Этот священник чистосердечен, он понимает Бога, как может и говорит о нем, как умеет. Он искренен в своей вере.

Вы впервые ввели в свой фильм хорошую дозу юмора.

Андрей Звягинцев: Ну, это же очень реалистическая история, и юмор  возник не потому, что была такая установка, — просто так устроен человек, так он живет. Иностранная аудитория, не знакомая с нашими реалиями, тем не менее, реагировала очень живо — и я этому рад. И уж если пошли параллели с алкоголем, то вино, как знают во Франции, надо разбавить водой — без юмора получится слишком уж трагично.

http://www.rg.ru/2014/05/24/intervyu-site.html